говорил. Скорее всего, коньяк Лихунского повредил ему мозг, иначе невозможно было понять, как подобного «светилу» отправили на Кавказ сопровождать личный состав.
Потому и отправили, может, что сильно отсвечивал некомпетентностью.
Нас поместили в палаты, предварительно выписав оттуда всех больных под метелку. А вскоре стало известно, что героем «кавказской войны» последнего времени является подполковник Лихунский.
«Будучи в окружении, — следовало из статьи, написанной пресс-секретарем, — подполковник настолько грамотно командовал вверенным ему сводным подразделением, что вывел людей из окружения без потерь. А помощь ему в этом оказывал автор статьи, а также доктор медико-санитарной части…»
— Не будь этих господ — лежать бы нам всем в канаве! — громко удивлялся Дамир, пряча в губах кривую ухмылку. — Видал я сук, но таких!..
— Кого? — спросила медсестра, вошедшая вдруг в палату.
— Да про сук я, — продолжил тот. — Спарились тут недавно и зачали новую жизнь.
Сестра пожала плечами и скрылась за дверью…
Каждый день к нам являются под окна родственники. Придут и плачут, размазывая слезы, а кто и пляшет от радости, заложив за воротник.
Как бы то ни было, результаты повторных анализов оказались благополучными, и нас с Блоцким отпустили домой. При этом медики вели себя так, словно каждый из нас был перед ними в чем-то виноват.
Переодевшись в форму, мы с Блоцким вышли из поликлиники, и, шатаясь на непослушных ногах, пешком добрались до центра и сели в автобус. А часа через полтора, преодолев гигантскую пробку на Волжском мосту, мы уже стояли в приемной начальника Заволжского РУВД. Хотелось доложить руководству о собственном прибытии, оформить боевой отпуск и получить хоть какие-то «бабки».
Но денег в кассе не оказалось. Мало того, командировочные и прочие деньги, как заявил начальник, следовало требовать с областного УВД.
— И вообще я не знаю пока, — продолжал он, — как вас там рассчитают: уехали на полгода, а вернулись через две недели…
— Товарищ подполковник, — не выдержал Костя Блоцкий, — если так рассуждать — получается, мы там конфеты перебирали. Мы там…
— Отдыхайте пока, — перебил подполковник, — живите. Вам же еще реабилитация полагается… Поезжайте к Лихунскому, оформляйтесь там у него… Кстати, его представили к правительственной награде. Орденом мужества хотят наградить.
— За чемодан колбасы с коньяком, — добавил Костя.
Начальник поджал губы и отвернулся к окну. Вероятно, до него дошла история о героической эпопее штабиста.
С минуту начальник молчал, потом продолжил:
— Конечно, заставить я вас не могу, но дел невпроворот: одного схоронили, четверо ранены, а Паша Коньков до сих пор на свободе. Между прочим, не первый раз так проходит.
— Что о нем слышно? — спросил я.
— А ничего, — ответил начальник. — Опустился в тину, ждет и во что-то верит. В его положении во что угодно поверить можно — в мировое цунами, поветрие или всеобщую декларацию. Так что думайте. И выходите быстрей на работу.
Распрощавшись с начальством, мы вышли из здания РУВД и теми же ногами двинули в сторону улицы Жуковского. Слова подполковника по-прежнему звенели у меня в голове: «Схоронили, а Паша Коньков до сих пор на свободе…»
Слово за слово, мы разговорились о деле Конькова, и Костя сказала мне, как бы между прочим, что в деле слишком много черных пятен. Не белых, а именно черных. Натянутость какая-то. Конечно, Паша убийца — и никто этого не отрицает. Но почему он это сделал, никто до сих пор не знает.
— Представить себе не могу, чтобы у входа в дежурную часть, — бормотал он. — Нет, не могу.
— И я не могу, — соглашался я.
— Поэтому утверждать, что дело закончено, пока рано. Я так думаю, что выходить нам надо на службу. Розыскное дело было за мной. Выйду и снова выпрошу его себе. А то, что Обухов является жертвой, так это пока что предположения.
При слове «Обухов» внутри у меня все оборвалось, а кровь, пульсируя, бросилась в голову. Но, к счастью, оперативник не обратил на это внимания.
— Конечно, тебе трудно быть объективным, — рассуждал он, — один товарищ погиб, на другого пало подозрение. И все же надо быть объективным. И заинтересованным… Потому что без личной заинтересованности, без беготни не раскрыть это дело. На свободе теперь оба брата, опознать которых — целая проблема. Кто может его опознать при таком раскладе?
— Я… — глухо отозвалось у меня внутри. — Кроме того, можно найти свидетелей, кто сможет его опознать. Ведь жили же братья в одном доме. И были у них соседи… Да и татуировки у Паши нет. А у Гоши есть.
— Ошибаешься, — разочаровал меня Костя. — У обоих они одинаковые, так что не надо надеяться.
Блоцкий продолжал говорить об объективности и оперативном напоре, но я едва слушал его. Биатлониста из пароходного трюма освободили буквально в течение часа. При помощи отрезного круга. Паша, естественно, был с сотовым телефоном, но позвонить из трюма не смог бы — я сам это пробовал сделать, и у меня ничего не получилось. Выходит, сообщил о грозном сидельце кто-то другой, снаружи, о ком приходится только догадываться.
Мы сели в подошедший троллейбус, а через две остановки распрощались, и я вышел рядом с собственным домом, который, казалось, сделался ниже за это короткое время.
Обойдя угол дома, я оказался во дворе, и тут мне навстречу выбежала мать. Следом за ней торопились дядя Вася Безменов и Надя Козюлина. Темно-русые волосы у нее на ветру разлетелись, круглые щеки стали пунцовыми, а зеленые глаза — еще зеленее. В них точно можно было теперь утонуть. Курносый нос и красные губы с выступающим круглым подбородком вздрагивали: казалось, Надя Козюлина была готова расплакаться. Но она не заплакала, дождалась, когда мать выпустит меня из объятий, и прижалась ко мне…
Глава 29
А в конце недели, поняв, что боевых денег в кассе УВД кот наплакал, и что психологическая реабилитация — пустая трата времени, я вышел на работу и принял к производству целый мешок нераскрытых преступлений.
Я сидел и перебирал эти дела. Было среди них и дело по факту исчезновения старшины милиции Обухова — тонкая корка с несколькими листами и описью документов. Дело по факту подмены Паши Конькова вел следователь прокуратуры Вялов, который спал и видел, как наши оперативники ведут ему на веревочке главного претендента на скамью подсудимых.
— Интересно, о чём они будут вякать на очной ставке, — сказал мне Вялов при встрече. И тут же добавил, что мой бывший друг, Петя Обухов, мог бы выкрутиться, используя ту же карту — абсолютную схожесть братьев.
— Но Пети до сих пор нет, — заметил я.
— Надо писать поручения операм, — учил меня Вялов. — Садишься за компьютер, набираешь текст: «В прядке статьи УПК Российской Федерации…
